Подобная задача стояла и перед Крамским, однако он решал ее иначе. Он писал: «Художников существует две категории, редко встречающихся в чистом типе, но все же до некоторой степени различных. Одни — объективные, так сказать, наблюдающие жизненные явления и их воспроизводящие добросовестно, точно; другие — субъективные. Эти последние формулируют свои симпатии и антипатии, крепко осевшие на дно человеческого сердца, под впечатлениями жизни и опыта... Я, вероятно, принадлежу к последним»24.
В отличие от портретного искусства Перова, в центре всего творчества Крамского стоял человек, сознание которого «только что переворотилось» развитием капиталистических отношений и находилось в процессе «укладывания» на новый лад.
Обращенность художественных интересов Крамского к современному русскому человеку определила его центральное место в демократическом искусстве передвижников времени подъема народнического движения. Этот тип интересовал художника со стороны его психологического облика, обусловленного теми вопросами, которые задавала ему «переворотившаяся» русская действительность, требующая от него выяснения своего отношения к заново укладывающейся жизни, пересмотра и переоценки своих прежних идеалов и целей своих стремлений.
Но так как Крамской исходил в своем представлении о современном ему человеке и содержании его внутренней жизни из самого себя, то это естественно вело его по пути самоанализа. Дело заключается в том, что сам художник был одним из типичнейших представителей народнической интеллигенции, почему, формулируя в искусстве симпатии и антипатии, прочно осевшие на дно его сердца, он формулировал симпатии и антипатии, прочно осевшие на дно сердец всех представителей русской народнической интеллигенции. Внутреннее «я» Крамского служило ему моделью для создания собирательного портрета современника. И поскольку собирательного, постольку исключающего возможности раскрытия его идеального содержания в конкретно-индивидуальном образе, самого ли художника или кого-нибудь из современных ему людей. Посему Крамской увидел свою задачу как задачу, говоря его словами, «олицетворения абстракта». В такой постановке задачи он опирался на искусство классической Греции, по поводу которого писал: «От греков осталось не особенно много, но и это немногое нам будет очень пригодно потому, что никогда еще не были так многочисленны, как в то время, попытки олицетворения абстрактов» 25.
Существенно, что силу художественного выражения «абстрактов», точнее— идеального содержания образа, в античном искусстве Крамской объяснял как результат длительных наблюдений над реальным человеком. Известно, что он олицетворил свой абстракт в образе Христа, представив его в момент, завершающий сорокадневное пребывание в пустыне, в момент принятия им решения пожертвовать корыстными интересами своего эгоистического «я» для интересов всечеловеческого блага, зная, что это потребует от него испить чашу страданий.
|