|
Поэтому, предуказывая пути прямым последователям, он одновременно обращен и к своим непосредственным предшественникам. Именно те черты, которые сближают Федотова с этими предшественниками,— венециановцами,— оказываются недоступными передвижникам, а открываются как наследие уже следующим за передвижниками художникам. Эти моменты необходимо уяснить потому, что вслед за ними выясняется вопрос об отношении передвижников к жанру 20—30-х годов, который обычно без всяких оговорок также фигурирует как предшественник передвижничества.
Критически-аналитический пафос Федотова решительно отделил его от Венецианова и венециановцев. Однако в наследство от последних Федотову досталось поэтическое представление о мире, чувство органического присутствия в явлениях действительности зримых, реальных, постоянно существующих атомов красоты, еще не разрушенных всепроникающим анализом. В Этом, можно сказать, целая «половина Федотова». Она с передвижниками не корреспондирует. В этом же суть созерцательно-поэтического жанра Венецианова и его учеников.
Показательно, что передвижники, почитая Федотова своим предшественником, о Венецианове и венециановцах почти не помнили. Венециановский жанр — в некотором роде противоположность передвижническому. Эта противоположность складывается из целого ряда черт. Здесь и характер сюжетов, и трактовка действия, и отношение к композиции, цвету. В жанровых сценах венециановцев интерьер или пейзаж имеют самоценный характер, во многом определяющий существо образа. У передвижников интерьер или пейзаж — это обстоятельство места действия, разъясняющее событие или добавляющее некую эмоциональную ноту — и не больше. У венециановцев явления показаны в их бытийном, а не событийном аспекте. У передвижников событие почти обязательно; оно разворачивается в широком диапазоне: от малого события — слушания соловьев, до великого — отказа от исповеди перед казнью. Для венециановцев красота сосредоточена в самом предмете. Для передвижников — скорее, в отношении к явлению со стороны художника — в протесте, в сочувствии, в отрицании или, наоборот, в воспевании. Наконец, каждое событие, взятое в качестве предмета передвижником, имеет социальный оттенок, хотя бы в малой мере. Венецианов или его ученики этим социальным аспектом пренебрегают.
Что же при всех этих противоположностях остается обшим? Обращение к самым простым явлениям жизни, к низшим сословиям, к крестьянству, с которого начинаются венециановцы, к которому потом переходят ученики Венецианова (например, Л. С. Плахов), как это и делают передвижники. Общим остается народный характер жанра. Но есть ли это такая черта, которая сознательно воспринимается передвижниками от этих дальних предшественников? Вряд ли. Это — предшественники уже не осознаваемые как предшественники, не «субъективные», а «объективные». То, что их роднит, касается самых общих черт нового русского искусства и особенностей его развития в XIX веке.
|
