|
Но этот новый характер репинской живописи найдет свое выражение и в совсем иной по своему духовному содержанию и в большой мере по своему формальному строю картине «Запорожцы». Ее также отличает особая эмоциональность выражения (не случайно И. Э- Грабарь назвал ее «этюд смеха») и зрительная цельность, придающие ленинградскому полотну «картинность» и пластическую монолитность.
Возвращаясь к «Грозному», подчеркнем, что экспрессивность этой вещи — отнюдь не самоцель и нимало не противоречит неизменному стремлению Репина оставаться на уровне высокой идейности. Более того, эта экспрессивность призвана усилить нравственный эффект картины, апеллировать к совести зрителя, к его моральному чувству. .И, с другой стороны, она — документ чуткой совести самого художника. Картина «Иван Грозный» — художественная исповедь живописца, со всей страстью стремящегося пробудить в мыслящем обществе дремлющее сознание.
Не исключено, что трактовка темы в «Грозном», как «победа человека над зверем», любви над злом, против которого мастер протестует ужасом самого кровавого зрелища, приняла у Репина окончательную форму под влиянием Гаршина, которым он восторгался и как писателем, и как человеком. На Репина колоссальное впечатление произвела повесть Гаршина «Красный цветок», написанная в 1883 году, в тот же год, когда художник взял писателя моделью для умирающего царевича.
Сама эта повесть характерна для умонастроения начала 80-х годов, хотя в ней, разумеется, преломилась и болезненная натура писателя. В «Красном цветке» безумец срывает алый цветок, вобравший в себя все зло, всю кровь мира, и, жертвуя собой, прячет это зло у себя на груди, чтобы не изошло оно в мир, в человечество.
Не случайно пафос «Ивана Грозного» находит себе прямую параллель в тех импульсах, которые движут живописцем Рябининым в повести Гаршина «Художники». Написав своего «Глухаря», которого критика еще в прошлом столетии сопоставила с «Кочегаром» Ярошенко, Рябинин говорит: «.. .Ничто мне так не удавалось, как эта ужасная вещь... Это довольство не ласкает меня, а мучит. Это — не написанная картина, это — созревшая болезнь... Птицеловы, рыболовы, охотники со всякими экспрессиями и типичнейшими физиономиями, вся эта «богатая область жанра» — на что мне теперь она? Я ничем уже не подействую так, как этим глухарем... Я вызвал тебя... чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную толпу. Приди, силою моей власти прикованный к полотну... крикни им: я — язва растущая! Ударь их в сердце, лиши их сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое».
Разве не должен был, страшный в своем ужасе раскаяния царь Иван, ударить зрителя в сердце, лишить его сна, стать перед его глазами призраком?!
|
