|
Конечно, не надо забывать, что и Чернышевский считал одной из важнейших задач искусства — выносить приговор явлениям жизни. Но все же именно в прогрессивной эстетической мысли интересующего нас времени, может быть, впервые так отчетливо осознается ценность искусства не только как средства осознания мира, но и как активного творчества, способного действенно, с позиций добра формировать людские души. На этом покоится и толстовская идея «заразительности» художественного произведения, передающего человеку чувства, владеющие художником.
«Эпоха мысли» закономерно сосредоточивает свое внимание именно на этой действенной стороне искусства. К этому прибавляется и еще одно важное обстоятельство, на котором надо хотя бы коротко остановиться. Само по себе оно настолько существенно, что потребовало бы специального разбора.
Чем более широко и синтетично стремятся охватить назревшие вопросы крупнейшие художники, чем более философски-этические, «общечеловеческие» проблемы они ставят, тем отчетливее обнаруживается желание найти Этому устремлению искусства форму, соответствующую значительности содержания.
Поздний Ге, как мы стремились показать, пытается соединить крайнюю Экспрессивность образного строя и живописного почерка с синтетичностью монументальных решений. Репин, работая над «Запорожцами», приходит к завершенной картинности. Тяготение к grand art свойственно в ту пору и Сурикову («Боярыня Морозова»), что очень верно освещено в статье О. А. Ляс-ковской в данном сборнике, и Поленову («Христос и грешница»), и В. Васнецову, и Левитану. Это тяготение к большому стилю порой сообщает их полотнам черты, роднящие их с произведениями стиля раннего модерна, что можно отметить и у Ге («Выход Христа с учениками в Гефсиманский сад», «Совесть»), и у Поленова («Христос и грешница»), и у Репина («Иди за мной, сатана»), и в ряде поздних вещей Левитана («Над вечным покоем»), не говоря уже о ряде художников младшего поколения.
|
